«Воспоминания странного человека» Андрея Белого

Предисловие, публикация и примечания А. В. Лаврова

В обзоре «Литературное наследство Андрея Белого», составленном в 1937 г. К. Н. Бугаевой, А. С. Петровским и Д. М. Пинесом, в рубрике «Черновики, первоначальные наброски» помещено следующее сообщение: «У Р. В. Иванова: <…> “Воспоминания странного человека” [1919 г.?]. Черновик “Записок чудака”, неполный, полулисты 21–47 и 57–183; кончается главкой 41-й; на обороте лл. 162–176 с новой пагинацией идет продолжение главки 41-й».[1]

Эта информация восходит к составленному Р. В. Ивановым-Разумником описанию отложившихся в его архиве рукописных и машинописных текстов Андрея Белого, в котором указан и общий объем рукописи «Воспоминаний странного человека»: 153 полулиста.[2]

Особая значимость приведенной справки — в том, что она составлена еще в ту пору, когда архив Иванова-Разумника содержался в полной сохранности. Как известно, после оккупации Пушкина (Царского Села) немецкими войсками живший там Иванов-Разумник был депортирован весной 1942 г. в Германию; архив, оставшийся в его квартире без присмотра, постепенно разорялся и уничтожался. Когда Д. Е. Максимов в августе 1944 г. приехал в освобожденный город и посетил бывшее жилище Иванова-Разумника, его взору предстала горестная картина: дом «был изуродован и необитаем. Стены и крыша его сохранились, но ни рам, ни дверей, ни пола не было. <…> В домике Разумника Васильевича, в пустой комнате, на голой земле, иначе говоря, на том месте, где должен был быть пол, лежала огромная бесформенная груда бумаг, набросанных в полном беспорядке, как на свалке, спутанных и запачканных».[3] Уцелевшие остатки архива тогда же были переправлены в Пушкинский Дом. Огромное количество творческих рукописей и писем, которые изначально были сосредоточены в этом собрании, рачительно сберегавшимся его владельцем, полностью утрачено, другие автографы сохранились не полностью или в дефектном виде. К числу последних относятся и «Воспоминания странного человека». Из указанных Ивановым-Разумником 153 полулистов (этим словом обозначен нестандартный формат листов бумаги, на которых зафиксирован автограф: 19,5 см в ширину и 39,5 см в длину — т. е. узкие и длинные полосы) сохранились в двух архивных единицах, по которым рассредоточена рукопись, всего 99 листов.[4] Таким образом, не менее одной трети текста утрачено. Учитывая же то обстоятельство, что значительная часть листов уцелела лишь частично, в обрывках, зачастую не поддающихся связному прочтению, можно заключить, что более трети объема текста, хранившегося у Иванова-Разумника, или около 40 %, до нас не дошло.

Предполагаемую датировку «Воспоминаний странного человека», которую указывают авторы обзора литературного наследия Андрея Белого (1919 г.?), представляется возможным скорректировать. Сам Белый в ретроспективных записях «Ракурс к Дневнику» относит начало работы над произведением, которое будет опубликовано под заглавием «Записки чудака» (в первой публикации в «Записках мечтателей»: «“Я”. Эпопея. Т. 1. Записки чудака. Ч. 1. Возвращение на родину»), к первым месяцам 1918 г.: «Делаю черновые наброски “Записок Чудака”» (февраль), «Много пишу “Записки Чудака”» (март), «Пишу “Записки Чудака” <…> Чтение “Записок Чудака” у Григоровых» (апрель).[5] И далее, после перерыва в несколько месяцев: «… усиленно сызнова перерабатываю и пишу “Записки Чудака”» (октябрь 1918 г.); «… пишу “Записки Чудака”» (ноябрь).[6] Хронологические атрибуции в данном случае могут оказаться неточными, поскольку здесь мы имеем дело с ретроспективной реконструкцией этапов творческого процесса; по содержанию же приведенных записей, имеющих самый общий характер, нет возможности установить, когда именно велась Белым работа над той версией текста, которая названа им «Воспоминаниями странного человека».

Дополнительные уточнения представляется возможным сделать благодаря биографическим сведениям, содержащимся в тексте этого произведения. В гл. 26 Белый пишет о себе: «… пять лет странствовал, поселился опять на Арбате, а ныне живу на Садовой». В доме 6 по Садовой Кудринской ул. Белый проживал с 14–15 февраля до сентября 1918 г. и затем с конца сентября до конца января 1919 г.[7] — т. е. в тех хронологических рамках, которыми обозначена работа над «Записками Чудака» в «Ракурсе к Дневнику». Еще одно хронологическое указание — в гл. 39 «Воспоминаний странного человека»: «Он продолжился, неоконченный разговор с Соловьевым, он длится всю жизнь: с 1900 года до осени 1918-го». Из этого следует, что осень 1918 г. — время оформления данного текста, или, по меньшей мере, данной его главы. По всей вероятности, «Воспоминания странного человека», представляющие собой черновую рукопись с двумя слоями правки (синхронной и выполненной по зафиксированному связному тексту), писались в относительно сжатые сроки: в пользу этого предположения свидетельствуют и характерные особенности почерка, и тот факт, что весь текст записан на однотипных нестандартных листах (что уже было отмечено выше). Авторское сообщение о переработке «Записок чудака», отнесенное к октябрю 1918 г., видимо, подразумевает начало работы над тем вариантом текста произведения, который будет опубликован в «Записках мечтателей». Первый номер этого журнала-альманаха появился в продаже в августе 1919 г., но был отпечатан к июлю 1919 г. (3 июля он, в ряду других книг издательства «Алконост», был запрещен к выходу Петроградским Комиссариатом по делам печати, агитации и пропаганды; вышел в свет в результате ходатайства М. Горького и содействия А. В. Луначарского[8]). Таким образом, в первой половине 1919 г. окончательная версия начальных глав «Записок чудака», опубликованных в № 1 «Записок мечтателей», была завершена; предисловие Белого к «Запискам чудака», там помещенное, датировано февралем 1919 г. (как правило, Белый сочинял предисловия к своим книгам по завершении их текста, представленного для опубликования). Тем самым можно сделать вывод о том, что значительного временного интервала между работой над «Воспоминаниями странного человека» (осень 1918 г.) и написанием начальных глав «Записок чудака» (осень 1918, зима 1918—1919 г.) не существовало.

Дополнительным аргументом в пользу этого заключения служит приведенная выше справка о рукописи, хранившейся у Иванова-Разумника. Автограф «Воспоминаний странного человека» в его архиве изначально был представлен в неполном объеме: в нем отсутствовали 30 листов рукописи из зафиксированных 183-х. Чем это было вызвано? Разумеется, не небрежностью хранителя рукописи: тщательная организованность и безупречная аккуратность — неотъемлемые черты Иванова-Разумника, прекрасно осознававшего культурную ценность своего архивного собрания. Тем самым закономерно возникает предположение, что недостававшие в комплекте рукописи листы изъял сам автор — присоединил их к автографу переработанной версии текста или каким-то иным образом использовал их в ходе ее оформления, после чего, сдав подготовленный к публикации текст издателю, оставшиеся листы первоначальной версии, к публикации не предназначавшиеся (многие из них перечеркнуты), передал Иванову-Разумнику. Белый, чья хаотическая, стихийная творческая натура проявлялась и в том, что он был крайне невнимателен в плане сохранения и упорядочения своих рукописей, время от времени теряя их и даже случайно уничтожая вместе с ненужными бумагами, хорошо понимал, что под присмотром Иванова-Разумника его автографам будет гарантирована самая надежная сохранность. В 1920-е годы у Иванова-Разумника сосредоточилось значительное количество творческих рукописей Белого, которые в большинстве своем в 1932 г. были переданы на государственное хранение. В пользу высказанного предположения свидетельствует тот факт, что нижний край одного из листов (содержащего начало гл. 10) отрезан ножницами — единственное из повреждений текста, сделанное с определенным умыслом.

Согласно цитированной выше справке, текст «Воспоминаний странного человека» состоит из 41 главы. В сохранившейся рукописи полностью отсутствуют главы 2–4, 11, 12, 19–23: всего 10 глав. Текст многих других глав представлен не полностью — без конца или без начала, с отсутствием листов или фрагментов листов внутри главы. Благодаря нумерации глав, а также, в еще большей мере, авторской нумерации листов автографа нам удалось расположить подавляющее большинство сохранившихся листов рукописи в линейной последовательности. Лишь три небольших фрагмента текста (каждый — на обрывке листа) включить в эту последовательность оказалось невозможным, поскольку верхняя часть соответствующих листов, на которых была обозначена авторская нумерация, не сохранилась. Руководствоваться же смысловыми или образными соответствиями с другими фрагментами текста для включения их в общую композицию нет достаточно надежных, безусловных оснований: повествовательный ряд в «Воспоминаниях странного человека» — это череда свободных ассоциаций при отсутствии прагматически выстроенного событийного сюжета, поток интроспективных картин и описаний, насыщенный образами внешнего мира, но не управляемый и не координируемый ими.

Таким образом, сохранившаяся рукопись «Воспоминаний странного человека» — это 14 фрагментов, последовательно располагаемых в соответствии с их местоположением в несохранившемся полном авторском тексте и отделенных друг от друга отсутствующими фрагментами текста различного объема — от нескольких глав до одного-двух листов автографа, а также 3 коротких фрагмента, местоположение которых внутри текста однозначному определению не поддается.[9]

Всё в той же справке о «Воспоминания странного человека» этот текст квалифицируется как «черновик» «Записок чудака». Такая характеристика нуждается в корректировке. Текст «Воспоминаний…» — действительно черновой, содержащий в основном густую синхронную правку, осуществлявшуюся непосредственно по ходу первоначальной фиксации текста, а также в ряде случаев и правку позднейшую. Однако как черновик опубликованной редакции текста под заглавием «Записки чудака» эту рукопись определить нельзя: лишь в отдельных случаях между двумя текстами прослеживаются непосредственные аналогии — как, например, между началом 41-й главы «Воспоминаний…» и началом главы «Памир: крыша света» в «Записках чудака».

 

«Воспоминания странного человека»:

«С 1899 по 1906 год летами проживал я в имении, в Тульской губернии (я был там и в 1908 году); дом, коричневатый, одноэтажный, глядел девятью стеклоглазыми окнами в даль пространства, с бугра, обрывающегося над быстрою, чистой серебряной речкою, окаймленной густыми кустами; терраска казалась приподнятой высоко-высоко; если бы сбежать с той терраски и углубиться вдоль дома в аллею, высоковерхие липы, шумя, скрыли б солнце и небо, меча свои сеточки золотые на красный, хрустевший песок; если бы подняться наверх по дорожке, перпендикулярной к аллее, горбато бегущей все вверх по пологому склону, то вы попали б в обширный квадрат, весь обсаженный старыми тополями; в пространстве меж ними росли молодые, зеленые яблонки; незадолго до этого времени их сажал мой отец <…>».

 

«Записки чудака»:

«С 1899 года по 1906 год проживал я в имении: в Тульской губернии; девятью стеклоглазыми окнами старый, коричневый дом из-под крон тополей глядел в дали пространства, с бугра; а бугор обрывался к серебряной, чистой речонке, полузакрытой ольховыми купами; мне казалась терраса старинного дома высоко-высоко-высоко приподнятой; а аллея шла вбок от нее; высоковерхие липы шумели; — над желтым песочком метались раскидисто; перпендикулярно к аллее горбато бежала дорожка на холм; и, раздвигая суки изломавшихся яблонь, с нее попадали в обширный квадрат, образованный с трех сторон серебристыми тополями», и т. д.[10]

        

В то же время, если мы сопоставим конец гл. 41 «Воспоминаний…» с концом цитированной главы «Памир: крыша света», то убедимся в том, что между ними нет ничего общего. От гл. 1 «Воспоминаний…» уцелело лишь начало, но если мы сопоставим сохранившийся фрагмент с началом первой главы «Записок чудака» («На холме»), то убедимся в том, что соотношение между этими текстами не может быть адекватно определено как соотношение «черновика» и «беловика».

 

«Воспоминания странного человека»:

«Я хочу описать одно место. И – один момент времени. Это место мне стало родным; я к нему иногда обращаю свой взор; воспоминание строит мне образы; вижу явственно: образы, восстающие здесь мне, из этого места, – значительней всех, восстававших мне в жизни.

Момент, пережитый мной здесь, может быть, – значительнейший из моментов, когда–либо посланных человечеству[11]; он – момент начала падения огромного периода времени, столетия окостеневавшего великолепными памятниками культуры: объявление мировой, небывалой войны.

Место, близкое мне, затерялось под Базелем между двумя швейцарскими деревеньками: Арлесгеймом и Базелем. Это место есть холм; он зелеными склонами мягко сбегает в долину; долина же тянется до границы Эльзаса, откуда – перед дождем, когда небо особенно ясно, проступят, синея, далекие гребни Вогез; и – опять запахнутся густеющим воздухом».       

 

«Записки чудака»:

«Я стоял на лобастом холме; надо мной розовела руина; зарели из зелени крыши домишек; там — Дорнах; там кряжисто стены бросали в зарю черепицу; там Бирс под горбатым мостом обрывал, клокоча, белоструи; равнина тянулась за ним; распахнулся отчетливо воздух; и синие гребни Эльзаса прорезались явственно; бухала пушка оттуда.

Два года ворчала громами на нас мировая война; воздушные светы лучил просвещающий воздух; зарело: зеленоватое небо казалось стеклянным; лилово-багряные клочья летели; синились окрестности; брызнули звезды; остановился и — долго смотрел пред собой; знал, что — кану отсюда; меня призывали; как малое зернышко, должен был ссыпаться я в ненасытную молотилку войны».[12]

        

Отчетливого представления относительно общей композиции сохранившегося во фрагментах и, по всей видимости, незавершенного текста «Воспоминаний странного человека» мы составить не можем, однако имеющегося материала достаточно для того, чтобы убедиться в том, что эта композиция — совсем иная, чем в «Записках чудака» (где, например, фрагменты о Бергене, Льяне, латинисте Казимире Кузмиче, соответствующие главам 13, 17 «Воспоминаний…», содержатся во 2-м томе, а цитированная выше глава «Памир: крыша света», соответствующая последней, 41-й, главе «Воспоминаний…» — в начале 1-го тома). В известном смысле «Воспоминания странного человека» и «Записки чудака» соотносятся друг с другом так же, как заглавия этих произведений: «воспоминания» могут быть уподоблены «запискам», а «странный человек» — «чудаку», однако синонимические ряды предполагают все же различие слов, их составляющих. Многое в «Воспоминаниях странного человека» говорится о том же, о чем повествуют «Записки чудака», но — говорится по-другому. Правомерно квалифицировать «Воспоминания…» как прототекст «Записок чудака», как своего рода текст-программу, текст-абрис, текст — предварительный конспект будущего масштабного произведения, в соотнесении с которым развертывается пространное итоговое повествование, восполняясь и обогащаясь дополнительными штрихами, деталями, описаниями, целыми эпизодами и щедро разветвляясь посредством форсированной орнаментальной стилистики. Темы, лаконично обозначенные в прототексте, в ряде случаев выстраиваются в многостраничную композицию: например, начало главки 13 «Воспоминаний…», где сообщается о двух посещениях автором Бергена — в 1913 г. и проездом в 1916 г., в «Записках чудака» разрастается в протяженный текст, охватывающий пять глав («Перед Бергеном», «Три года назад», «Берген», «Площадь», «Сумасшедший»). При этом и отдельные эпизоды, сравнительно лаконично изложенные в «Воспоминаниях…», при перенесении — и почти повторении — их в «Записки чудака» дополнительно детализируются, как, например, сценка на вокзале в Льяне:

 

«Воспоминания странного человека»:

«Я вскочил и пошел к поездку, чтоб вернуться засветло в Христианию, где еще мне надо было справляться о поезде в Хапаранду. Я встретил учителя старичка (соединенного воспоминанием с сыром):

– «Вы?»

– «Я…»

– «Опять поселитесь у нас?..»

– «Нет, проездом…»

– «Жена?..»

– «Я оставил ее…»

И мы попрощались».

 

«Записки чудака»:

«Вскочил и пошел к поезду, чтоб до ночи вернуться; представьте же, встретил учителя, проживавшего с нами; узнал старика я по прожелтню уса, по индиго-синим глазам, на меня устремленным (хотя он был в шляпе, а шляпа меняла его).

– «Вы?»

– «Как видите».

– «Что же вы – к нам? поселитесь у нас?»

– «Я призван».

– «В Россию?»

– «Я призван».

– «Фру Нэлли?»

– «Оставил ее…»

– «Ай-ай-ай: как же так?»

– «Да вот – так».

Мы сердечно еще поболтали; и — после сердечно простились».[13]

 

По объему «Записки чудака» превосходят свой прототекст в несколько раз. Это происходит не только за счет большей детализации и конкретизации повествования, но и благодаря введению новых мотивов и кумулятивному развитию тех мотивов, которые в прототексте были лишь обозначены. В этом плане самое заметное отличие: в «Воспоминаниях странного человека» — по крайней мере, в сохранившихся фрагментах — не получает глубокого развития тема сыска, преследования, пронизывающая всю ткань «внешнего» повествования в «Записках чудака» и господствующая во внутреннем мире героя-повествователя. «Сёр», «брюнет в котелке» и другие фантомные образы формируют сюжетную ось «Записок чудака», чего нельзя сказать о первоначальной версии текста. Образ Леонида Ледяного — ипостаси автора в «негативном» периоде его самосознания и творчества — обозначается в «Воспоминаниях…», однако еще не акцентируется в той мере, в какой это происходит в «Записках чудака», где устанавливается оппозиция «автор» — «герой» и соответственно происходит расщепление на Андрея Белого и Леонида Ледяного. В прототексте Андрей Белый повествует о себе, герой не отчуждается от автора, напротив — манифестируется единство героя и автора, всячески подчеркивается неукоснительный автобиографизм излагаемого. В этом отношении «Воспоминания странного человека», при всей установке произведения на отображение подспудных внутренних иррациональных импульсов и сокровенных, порой фантасмагорических переживаний, правомерно рассматривать как хронологически первый в творчестве Андрея Белого опыт автобиографического мемуарного повествования, предшествовавший «Воспоминаниям о Блоке», берлинской редакции «Начала века» и позднейшей мемуарной трилогии.

 

Фрагменты «Воспоминаний странного человека» публикуются по верхнему слою авторской правки чернового текста. Текст хранится в фонде Иванова-Разумника в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (ИРЛИ. Ф. 79. Оп. 3. Ед. хр. 11, 31).

 

[1] Литературное наследство. Т. 27/28. М., 1937. С. 633.

[2] ИРЛИ. Ф. 79. Оп. 1. Ед. хр. 84. Л. 13.

[3] Максимов Д. Спасенный архив // Огонек. 1982. № 49. С. 19.

[4] ИРЛИ. Ф. 79. Оп. 3. Ед. хр. 11. 92 л.; Там же. Ед. хр. 31. 7 л. См. их описание: ЛавровА. В. Рукописный архив Андрея Белого в Пушкинском Доме // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1978 год. Л., 1980. С. 37.

[5] РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 100. Л. 91 об. – 92 об.

[6] Там же. Л. 95 об., 96 об. Судя по дневниковым записям сотрудника издательства «Алконост» (где печатались «Записки мечтателей») Г. Ф. Кнорре от 20 октября и 31 декабря 1918 г., в указанные дни начальные фрагменты текста «Записок чудака» были переданы в издательство (см.: Лекманов О. А. Андрей Белый и Вячеслав Иванов в дневнике Георгия Кнорре 1918—1919 годов // Вячеслав Иванов. Исследования и материалы. Вып. 1. Отв. ред. К. Ю. Лаппо-Данилевский, А. Б. Шишкин. СПб., 1010. С. 670–671, 675).

[7] См.: Андрей Белый. Хронологическая канва жизни и творчества / Сост. А. В. Лавров // Андрей Белый. Проблемы творчества: Статьи. Воспоминания. Публикации. М., 1988. С. 791–792.

[8] См.: Литературная жизнь России 1920-х годов: События. Отзывы современников. Библиография. Т. 1. Ч. 1. Москва и Петроград. 1917—1920 гг. / Ответств. ред. А. Ю. Галушкин. М., 2005. С. 421, 436.

[9] В архивную подборку листов с автографом «Воспоминаний странного человека» включен также (вероятно, на основании идентичности с нестандартным форматом бумаги) лист с автографом и с авторской подписью, представляющий собой окончание текста (авторская нумерация – л. 15), очевидных соответствий с «Воспоминаниями…», на наш взгляд, не обнаруживающего. Приводим здесь этот фрагмент (ИРЛИ. Ф. 79. Оп. 3. Ед. хр. 11. Л. 91. В тексте цитируется поэма Н. А. Клюева «Песнь Солнценосца», 1917):

 

<     >века — уже на себя повернулась: взорвать оболочку свою — здравый смысл и «рассудочную культуру», приведшую нас… к катастрофе; мы теперь ясно видим: рассудочный смысл, в нас раздувшись до мирового всего, разлетелся на части.

Кровь из сердца нам бросилась в анемичный, рассудочный мозг; искры вспыхнули; высекаем мы свет из очей.

Будет день: Солнце Духа, взойдя в сердце нашем, протянется из очей наших светами и отразится на зеркале небосвода: восходом Огромного Солнца; о нем сказал Клюев:

            А красное солнце — мильонами рук

            Подымем над Миром печали и мук.

           

Человечеству суждено разорваться, если оно не поймет, что в металлах закованы «души природных существ»; освобождение их — переплавка продуктов природы из пушечных жерл в храмовые потиры:

                       

            В потир отольются металлов пласты,

            Чтоб солнца вкусили народы-Христы.

В миг разрыва в нас «здравого, материального смысла» восходит заря: Солнце Разума подымается в нас.

                                                      Андрей Белый

[10] Андрей Белый. Записки чудака. М.; Берлин: Геликон, 1922. Т. 1. С. 48–49.

[11] В автографе: человечество

[12] Там же. С. 11.

[13] Там же. Т. 2. С. 195.